Перейти к главе: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15

В двадцать первый день шестого месяца, когда дочь Густава появилась на свет, Господь решил подвергнуть его тяжелому испытанию.
Девочка родилась слабенькой и болезненной, не в положенный срок. И не так, как принято всем детям. Матери ее уже было не помочь, и принимавшая ее повивальная бабка решила – иного пути у ребенка нет. И вытащила младенца прямо из разверзнутого чрева матери. Отцу сказала сразу - дитя вряд ли выживет. На это дала несколько объяснений: первое – мать ее после пережитого в себя так и не пришла, когда с матерью дурное что случается, дети редко выживают, второе - ребенок совсем хилый, ножки-ручки тоненькие, тельце с головкой маленькие, толком при рождении и не кричала даже. А дети, что при рождении во всю глотку не орут – не жильцы, а уж она знает, перевидала разного.
Тихую девочку спеленала в кусок ткани и передала на руки оторопевшему отцу, а сама вернулась к ее матери (да только это было уже без надобности вовсе).
И присел на стул Густав с полуживым кульком в руках, и заплакал. Так горько и затяжно, что в любой другой ситуации презрел бы себя за немужскую эту слабость.
Все, чем так дорожил Густав Дайе, Господь в одно мгновение ока решил у него отобрать. Значит, в чем-то провинился перед ним старик Дайе, просто так ничего на этом свете не делается. Просто так Бог не наказывает.
Всевышний дал ему ребенка уже в немолодые годы. Главным смыслом всю его жизнь была музыка. А когда захвачен человек в плен своих страстей, там ему не до семьи и очага – так уж повелось, что тут одно второму мешает, одно второе душит, и не дает вздохнуть полной грудью. Знал это и Густав. Нет ничего прекраснее арифметики нот и архитектуры нотного стана, уносят они с собою, как в пучину бушующего моря. Какая там любовь! Закрывается у себя Густав, и не видать его ни днем, ни ночью. А тому ни воды, ни еды не нужно. В местечке, где он жил все об этом давно знали, и никто ничему уже не дивился. И не каждая избранница силы в себе найдет такое на своих плечах нести. Вскоре девицы и вовсе любое внимание на него перестали обращать. Ну живет тут чудак, что с него взять? У него свое что-то на уме, никому боле не известное.
Так и жил, пока по божьему промыслу случайно на одной из ярмарок в чужих землях не встретил ее…
Он вообще много чего повидал и много где побывал. Изъездил пол мира, познал все, что только душе его было угодно – в некоторых местах особо часто бывал, довелось ему познакомиться и со многими людьми, связанными с музыкой. Некоторые, видя в нем талант, даже просили остаться, обещали все по лучшему разряду устроить. Но ничего этого Густаву было не надо. К деньгам, славе и роскошной жизни он никогда слабости не испытывал. А на одном месте сидеть было тошно. Знал, что не сможет он, зачахнет от такой жизни. И проку от него будет мало.
На нужды хватало того, что откладывал. А оставшееся нередко отвозил в приют, расположенный неподалеку с деревенькой, где стоял его дом. Своих-то детей родить он уже давно надежду потерял. Пусть ребятне обездоленной на радость – все впрок пойдет. За главную там монахиня была, которая еще много лет назад матушку его знала. Ну и он ее частенько по старой памяти навещал. В общем, и не было за что на него Богу гневаться! О себе он не особо думал. В одиночку как-то легче прожить.
Был у него небольшой домик, простоявший на этой земле ни одно поколение (когда-то был хороший дом, крепкий, со временем обветшал малость, но Густаву это даже нравилось. Было что-то загадочное в изъеденном временем доме). Хозяйства почти никакого. Все необходимое можно было купить или одолжить у соседей.
А однажды случилось неожиданное. Густав вернулся с далеких чужих земель не один. Привезенная им Мариам во имя чувств своих приняла другую веру, и стала Мартой. А в положенный срок должна была родить мужу наследника или наследницу.

В день случившегося было так: разразилась страшная гроза, долго громыхало, так, что звенели стекла, потом потемнело, как ночью, и хлынул косым потоком дождь, барабаня по хлипкой крыше.
Густав сидел в дальнем углу, шелестел листами бумаги, что-то записывал. Марта сидя в большом раскачивающимся кресле, шила очередную одежду для будущего младенца. Отодвинула малость занавеску, поглядела в окно, как-то беспокойно вздохнула. Недоброе какое небо, - задумчиво молвила она, наблюдая, как рассекает небесную чернь яркая изогнутая острыми углами молния.
И, правда, тут началось совсем дурное. Кошка, спавшая в корзине с нитками, шало заорала, ощерилась и выскочила прочь. Посредине комнаты на пол откуда-то сверху полилась вода, сначала мерно и тихо капая – кап-кап, потом все быстрее и быстрее. А с противоположной стороны, где располагалась уже заранее приготовленная детская люлька, тихонько заструилась по стене. Густав такого от окончательно прохудившейся в самый неподходящий момент крыши, совсем не ожидал. Удивленно захлопал глазами, вздохнул.
Марта встала на ноги, прошлась по комнате, с досадой покачала головой. Хотел Густав, когда привез жену, обустроить дом, как положено. Да решил отложить немного. Может, как родился бы ребенок, и вовсе новый купить. Уехать отсюда в другое место. А жене его здесь нравилось. Тут тихо, спокойно.
- Что же это? Сходи-ка к соседям за посудиной, что ли? – Попросила Марта, загремев чем-то. – Кто знает, сколько он еще лить будет? Зарядил, не остановить.
Когда Густав со двора вышел, за спиною что-то громыхнуло так, что заложило уши. Он аж пригнулся, словно ожидая, что от грохота этого свалится ему на плечи что-то тяжелое. Едва придя в себя, быстро обернулся. Все, что краем глаза смог увидеть (а точнее, догадаться – как оно было), так это быструю-быструю, едва различимую вспышку, острую, зажегшуюся и тут же погасшую изогнутую стрелку, метившуюся прямо в крышу. А дальше так и окоченел, ослеп на какие-то мгновения, не пошевелиться не мог, не видел ничего. Странно было, что Господь отвел беду от него, так несправедливо обрушив свой гнев на жену его и ни в чем не повинного младенца.

Похоронив жену, долго выхаживал недоношенного ребенка Густав. Несколько раз терял веру в силы свои. И каждый раз – на исходе сил - обращал взор свой к небесам, молясь - будь-то Бог или Всемогущая сила какая - за дитя свое. А девочка со временем окрепла и набралась сил. И нарекли ее Кристиною, что означает «посвященная Христу». И стало ему понятно, что ребенка-то, не иначе как ангелы сберегли!
Дитя росло истинно ангельским. Уже сызмальства девочка была будто куколка. Резвая, чуткая, сообразительная, чем старше делалась, тем больше становилась похожа на мать. Отцу бальзам на старое сердце.
Густав имел одну не свойственную взрослым людям склонность – он любил сказки, и сам жил будто в мире волшебном, не в этом. Когда он встретил красавицу Марту – она представилась ему заморской принцессой.
На удивление Густав был одарен еще и тем, что с поразительной живостью и красочностью сочинял и пересказывал сказочные истории. Жена стала его самой преданной слушательницей. До этого он никому и никогда не открывался.
А теперь, как только девочка начинала капризничать или хныкать, отец тихим голосом рассказывал ей диковинные небылицы, и малютка сразу же затихала, приоткрыв пухлые розовые губки, не сводила больших миндалевидных (материных) глаз с отца, а через какое-то время мирно засыпала.
Год после потери жены они с девочкой прожили на старом месте. Дом для жилья уже был совсем не годный. Старик Дайе хоть и был немного странный, но соседи его любили, да уважали, и потому приютили у себя. А когда сил жить в этом месте уже не осталось, он собрал все свое богатство – дочь малую, да скрипку, и оставил родную деревню. Навсегда.
Тревожиться было нечему. Прекрасно знал, что без труда проживет, где бы не оказался. А когда дочка подрастет немного, сам всему, чему требуется, научит. Тем более, девочка росла смышленой – залепетала и на ножки встала быстро.
И правда, когда девочка подросла, стала говорить и все понимать, Густав стал ее учить всему, что знал сам. Стал учить ее нескольким языкам. За время своих путешествий он успел познать их несколько. Кристина принимала все это как игру, и была рада играть в диковинную забаву хоть дни и ночи напролет. Обучил он ее еще одному языку, тому, который девочке давался хуже всего – на нем говорила ее мать, потому что жила среди людей, которым этот язык был родным. Потом стал обучать ее и музыке тоже. Эти уроки Кристине стали нравиться еще больше прежних. Она их и уроками-то не считала вовсе. Просто прислушивалась к сердцу. А оно у нее билось в один такт с отцовским.
На одном месте они долго не задерживались. Нравилось стрику Дайе по земле колесить. Да не так, как богатые, а по-простому. Из-за частых переездов кроме отца у Кристины не было никого во всем белом свете. Иногда, слушая сказки, которые рассказывал ей отец, Кристина сама придумывала себе друзей. Особых удивительных существ, в которых действительно верила.
Кристина встретила Рауля совершенно случайно. В маленьком городке, где они с отцом на тот момент остановились.
Девочка стояла босиком на берегу в простеньком клетчатом платьице, и вплетала в косу алую ленту. Непослушные волнистые волосы трепал соленый ветер, так и норовил вырвать из ее рук ленточку. И Кристина заново принималась плести свою косу.
Какое-то время Рауль, оторопев, просто стоял позади, глядя на нее. Так и стоял бы, если бы девочка не обернулась и не спросила, что он тут делает.
Так началось их знакомство. А Кристина нашла друга, к которому привязалась всей душой. В ту пору она вовсе позабыла про отцовские уроки, ни музыка, ни языки, ни другое, чему учил ее Густав в голову ей вовсе не шло.
Они пропадали на берегу, собирали камушки. Стояло лето – Кристина собирала цветы на прибрежных лугах и премудрым образом сплетала их в венки. Мальчик несколько раз серьезным тоном заговаривал с Кристиной. Спрашивал, хочешь я тебя увезу? А потом женюсь на тебе! И никуда, никуда не отпущу. Кристина лишь прыскала в кулачок. Он говорил странное - она не совсем его понимала. И женитьбы не хотела вовсе. Да и зачем увозить? Разве он собирался куда-то от этого места? Они еще долго будут бродить босиком по берегу, смотреть в даль, где синяя вода сливается с таким же синим небом, слушать, как шумят волны, собирать цветы и камешки, рассказывать друг другу сказки.
Но долго это не продлилось. Когда лето пошло на убыль, однажды ранним утром Кристина почуяла – стекло звякнуло. Она выглянула в окно со второго этажа дома, в котором отец ее снимал небольшую комнатку, и увидела Рауля. Мальчик, тяжело дыша, стоял во дворе с мокрыми глазами. Махнул рукой, мол, иди сюда. Кристина спустилась вниз, прыгая через две ступеньки. Выбежала и встала как вкопанная. Он уезжал. Пришло время расставаться.
А ведь ты хотел меня увезти, - впившись в него взглядом, сказала девочка, - так не уезжай сам, оставайся! Рауль молчал. Опустил взгляд в землю. Смотрел себе на запыленные башмаки. И молчал, молчал. А ее лицо блестело от слез.
Кристина последний раз взглянула на его золотистый чуб, закусила губу, проглотила слезу, и произнесла: прощай, я тебя не забуду.
А осенью они с отцом снова съехали с обжитой коморки. Куда-то на запад. Отец говорил – там у него давний друг, знались еще с самого детства. Скучать и думать о мальчике, с которым она познакомилась летом, Кристине было некогда. Иногда, вечерами, когда отец в очередной раз начинал рассказывать какую-нибудь сказку своей малютке, Кристина вспоминала о нем. И тогда становилось грустно. Всю зиму прожили на одном и том же месте. А по весне перевез девочку в большой город, который назывался Париж.
В Париже Кристине было совсем нехорошо. Не сравнить с местами, где жили они раньше. Но отец уверял, что привыкнет она и к этому городу. Кристина не понимала, как к нему можно будет привыкнуть – он был каким-то безликим и холодным. Для нее. А потом и вовсе стало не до города. Еще осенью отец в дороге простудился. Когда девочка, глядя на отца, разволновалась, уверил, что ерунда. Потом ему и, правда, полегчало. А сейчас снова стало плохеть. Последние несколько недель чах день ото дня.
Когда Густав понял, что покидать Париж смысла нет, а времени все меньше, он навестил свою знакомую – Терезу. Он встретил ее еще тогда, когда она была и не Жири совсем. Терезе всегда полный сил и немного странный Густав тогда очень понравился. Она была молоденькой балериной, встретила его, когда Густав впервые приехал в этот город. Но все это было так давно, что вспоминать подробности уже и нет никакого смысла.
Тереза не сразу узнала старого знакомца – он сильно изменился. Но когда признала – не сдержала слез. Он почти сразу же признался – с чем к ней пришел. И не выдержал, всхлипнул, глухо закашлялся в платок.
Рассказал, что видно, совсем скоро ему придется расстаться с самым дорогим сокровищем, которое он обрел в этой жизни. Он бы пожертвовал всеми благами, только чтобы никогда не отпускать свою драгоценность от себя. Это все, что у него есть. Лишь она все эти годы заключала в себе смысл его жизни. Когда же Тереза не выдержала, и, наконец, спросила – о ком или о чем речь, он рассказал ей о Кристине. Очень просил девочку в приют не отдавать. Признался, что у него, конечно же, есть деньги (только по-господски он жить не привык, и им с девочкой было хорошо кочевать из города в город, зарабатывать на кусок хлеба маленькими представлениями, и Кристине это всегда нравилось – она хорошо танцует и поет), и он отдаст Терезе все свои сбережения, все до единого – на пару лет хватит, только бы она не отказала ему в просьбе. Признался, что только сейчас понимает, как ошибался. Малышка не может вечно жить, странствуя по миру, хоть и душа у Кристины его, Густава, такая же беспокойная и непоседливая. Но она заслуживает иной судьбы! А он не может ей ее дать. И сюда приехал лишь по одной причине – доживает он последние месяцы, а потом девочка останется круглой сиротой, и мыкать ей горе потом всю жизнь.
У Терезы росла собственная дочь, и безучастной она остаться не смогла. Густав просил от нее честное слово. Она дала ему слово, что сделает все, что будет в ее силах.
И сделала.
Кристина провела с отцом его последние дни, хоть он и упрашивал ее, оставить его. Но она не слушала. Так и засыпала на коленях, прислонившись к отцовой кровати. Именно тогда перед смертью он сказал ей, что никогда ее не оставит. Даже если уйдет с этой земли. Он всегда будет с ней. А она пообещает ему, что не будет плакать. Кристина пообещала, но первое время сдержать обещание никак не удавалось. Слезы сами так и лились.

Кристину Дайе, дочь покойного Густава Тереза Жири сразу же определила в балетный класс.
Когда мадам Жири решилась взять ее на попечение, девочка была напугана, и затравленно смотрела на окружающих, очень редко отзываясь на оклики – будто и нет ее.
Сначала Кристина ни с кем не разговаривала, сидела в темном уголке, страшилась людей. А потом стала оживать. Потянулась к своей опекунше.
Когда девочка в редкие минуты заговаривала, она оказалась обладательницей мелодичного голоска с едва ощутимым акцентом, который выделял ее из всех остальных девочек, будто цепляя какой-то невидимой нитью отдельный интерес и внимание. А больше Кристина пока ничем особо и не выделялась на фоне остальных детей, хоть и была красива детской, еще не оформившейся во взрослую, красотой. Разве что, большие глубокие глаза ее могли сказать куда больше, чем самый длинный рассказ, озвученный ею.
Девочка была худенькой и неповоротливой, но у нее были хорошие задатки, которые с месяцами тренировок и упражнений могут перерасти в очень хорошие способности. Уж это Тереза Жири за годы преподавания могла разглядеть в любом ребенке. Кристина отличалась скрытой пластичностью и собранностью. Она часами могла отрабатывать движение, которое у нее никак не получалось.
Как выяснилось, девочка худо-бедно знала несколько языков. И почти в совершенстве владела сольфеджио. Но никому никогда об этом не говорила. Она вообще мало что рассказывала о себе, все больше с завидным упрямством молчала. Девочки из класса стали поговаривать – уж не немая ли она? Молодые балерины вообще посматривали на нее косо – сирота им не нравилась.
Чувствуя ответственность за ребенка Густава, Тереза Жири к девочке относилась с добротой и любовью.
В перерыве между занятиями дочка мадам Жири – Меган – всегда звала Кристину в комнату к матери. Та угощала их чаем. Потом Кристина стала смелеть, иногда приходила сама. Одной из главных причин ее визитов был диковинный непередаваемой красоты инструмент, стоявший в дальнем углу огромной комнаты балетмейстера. Пианино. Кристина долго с интересом косилась на него. Потом получила разрешение – если хочет – может играть. Чему Кристина была крайне рада. Играла она даже очень хорошо. И со временем Тереза поняла, что не зря позволила девочке заниматься музыкой.
- Ты могла бы стать блестящей пианисткой, Кристина.
- Правда, мадам Тереза?
- Правда. Я никогда не вру тебе. Но и балерина из тебя может получиться прекрасная. У тебя есть способности. Талант. Ты упорная девочка. И сильная.
Кристина помрачнела.
- Нет, в танце я никогда не добьюсь таких успехов, как вы.
- Ты прекрасно играешь. Будто играла всю жизнь. Кто тебя учил, отец?
- Да. Папа меня многому учил. Спасибо вам, мадам Тереза, что позволяете мне играть. Без этого я, наверное, погибла бы. – Кристина подошла к мадам Жири, и взяла ее за обе руки, прижала их к груди.
- Поэтому и позволяю.
- Надеюсь, что и Ангел Музыки меня тоже не позабыл. Папа обещал, что он всегда будет рядом. А его все нет, и нет.
Тереза тогда почти не поняла слов девочки. Расспрашивать не стала. Но самое главное заключалось в том, что Ангел, действительно, ее не забыл. Он пришел к ней. И что ни на есть по всему ангельскому обычаю. С самых небес обратился к ней своим гласом. Кристина так вся и обмерла.
Случилось так.
Несколько раз в неделю Кристина, чтобы не произошло, посещала маленькую часовенку при театре. Небольшое сырое помещеньице с расписанными ангельскими ликами стенами. По назначению ее мало кто посещал. В театре люди не набожные.
Потому, Кристина почти что никогда и ни с кем там не пересекалась. Это одиночество ей нравилось. И очень скоро она стала считать часовню чуть ли не своим единственным местом уединения. Чаще она там молилась, обращалась к отцу, рассказывала ему все, что было у нее на сердце.
- Здравствуй папочка. Прости, что долго не приходила сюда, поговорить с тобою. Но ты же знаешь, что я не отпускаю тебя из своих мыслей не на минуту. Мадам Тереза взяла меня в свой балетный класс. Она хорошая женщина. А вот сам театр… тут никто меня не любит, папочка. Но я танцую. Мадам Тереза говорит, что у меня большое будущее. Но я не верю ей. Какое у меня может быть будущее, когда девочки смеются надо мной? Говорят, что я сирота, и приживалка. А девочки постарше называют меня и вовсе худшими словами. Хотя нет, папочка, наверное, я все это придумала. Мадам Жири вроде бы, хорошо относится ко мне. У нее уже есть своя дочь. Мэг добрая. И мне кажется, она действительно хочет стать балериной. Наверное, больше, чем я. Ты всегда говорил, что я прилежная, и еще, что дело должно приносить радость. Знаешь, мне кажется, что теперь ни одно, ни второе я не могу отнести к себе. А вообще, всякий раз, когда я надеваю пуанты, мне становится так тоскливо. Если бы ты был тут… все было бы иначе, правда? Но это ничего. Я же знаю, что ты теперь с мамой. Ты всегда так тосковал по ней. Теперь вы вместе. Скажи ей, что я очень люблю ее. Хоть никогда ее и не видела. Но я знаю, что она тоже очень любит меня. Я так бы хотела обнять вас. Мне вас не хватает.
Она часто сидела в часовне час, два. Иной раз и целыми вечерами. В театре ее никак не могли найти. Да особо и не искали. Маленькая сиротка пропадала куда-то. Всем меньше заботы. Все равно играть или разговаривать с ней другим девочкам было не интересно.
Поэтому, компании детей, Кристина предпочитала либо пианино мадам Жири, либо дух отца. Спокойно и умиротворенно было в часовне. Разговаривать с отцом вошло в привычку. Здесь она всегда говорила вслух, и верила, что он слышит ее.
И ее действительно слышали.
И однажды ей был ответ. Нескоро. Ей пришлось долго ждать, пока отец исполнит свое обещание. Но это было не важно. Ведь он его исполнил!
Ангел заговорил с ней. Чужим и незнакомым голосом. Но заговорил, назвал по имени. В тот миг Кристина растерянно обернулась. Посмотреть – не вошел ли кто, чей это голос. Но в часовенке – как и обычно – кроме нее никого не было. Кристина с замиранием сердца припала плечом к стене, любопытно прислушиваясь. Стало беспокойно. Голос молчал. Прошла минута, две. И тогда стало беспокойно уже за то, что она больше никогда не услышит этого голоса, что это был обман. Испугалась. И сама позвала его.
И Ангел отозвался. С того мгновения Кристина уже знала – отец не солгал ей. Надо было всего лишь терпеливо и смиренно ждать, верить. И вот, Ангел теперь здесь. С ней. Правда, Ангел приходил к ней не всегда. Иногда она ждала его часами, днями, ждала, молилась. Но ничего не происходило. В такие моменты, когда он появлялся в следующий раз, она встречала его появление с еще большим восторгом. Но никогда не укоряла. Кто знает, какие у них, у Ангелов там дела? Она, наверняка, не одна такая, к кому он должен обратить свой взор.
Но разговаривал он с ней так, будто единственная и неповторимая. Совсем так, как разговаривал с ней когда-то отец.
- Ты была сегодня превосходна на репетиции… - голос мягкий, но отчетливый, размеренный. Доносится будто бы из каждого угла часовенки.
Он нередко ее хвалил. Особенно, кода у Кристины самой глаза были на мокром месте. Без радости ей давались занятия танцами.
Кристина в ответ разрумянивалась. Голос Ангела всегда был такой сладкий, а потом и родной, что сразу клонить начинало в какую-то священную истому.
За время, что Ангел не приходил к ней, истосковалась, что сейчас не могла сдержать гулкого сердцебиения. Почему – сама себе объяснить толком не могла.
- Это не репетиция, Ангел. Это был всего лишь урок. – Осторожно поправила она его.
- Неважно. У тебя большое будущее, Кристина.
- Спасибо Ангел! Я рада, что я не разочаровываю тебя.
Девочка ковыряла ногтем отстающую краску с часовенной стены.
- Ангел… ты слышишь меня?
- Конечно дитя…
- Могу я признаться тебе кое в чем? - Она помолчала несколько секунд. - Ангел, почему ты не отвечаешь? – Снова пытливо промолвила Кристина.
- Говори. – Не совсем твердо произнес голос. Но Кристина не заметила.
- Надеюсь, я не навлеку на себя твой гнев, но, думаю, я не должна тебе лгать. Если честно, танцы – не самое мое любимое занятие. Иногда они обременяют меня. Иногда по утрам бывает, что мне так не хочется подниматься с постели, зная, что сейчас мне надо снова в класс, к станку. И дело даже не в стертых в кровь пальцах, и не в мозолях. Я была бы рада им, если бы…
Она не договорила, Голос сам закончил ее фразу:
- Если бы любила это все так же, как музыку.
- Да. – Девочка вздрогнула. – Ты все знаешь?
- Тебе больше нравится музыка, дитя мое? Верно?! – Голос прозвучал вкрадчиво.
- Да Ангел.
- Я слышу, когда ты играешь, Кристина. Это самые прекрасные и божественные мгновения. – Слышит? Как? Его же ни разу не было с ней рядом в те минуты. Он разговаривает с ней только здесь. Ах, ну и глупость же это! Он же Ангел. Ему положено все знать и все слышать, где бы он ни был. - Ты прекрасно чувствуешь музыку. Я слышал, как ты поешь. – На этот раз этому Кристина уже не удивилась. – Но твой голос, Кристина, заслуживает тщательной подготовки и внимания. Ибо это один из совершеннейших инструментов, созданных богом. Но если про него позабыть и не уделять внимания, он будет медленно погибать.
Кристина не хотела, чтобы он медленно погибал. Это звучало страшно.
- Я не хочу, чтобы это случилось.
У Кристины огнем все полыхало в груди. Она не знала, что еще ответить своему Ангелу, его слова, его голос лишали ее дара речи.
- Я знала, что ты знаешь об всем… папа говорил, что когда я родилась, он услышал мелодию, он всегда говорил, что я родилась благодаря музыке. И живу благодаря ей. Папа так любил музыку, он видел во мне дар, а я мечтала радовать его, когда-нибудь став достойной его ученицей. А сейчас папы нет.
Девочка заплакала, роняя горячие слезы на холодный камень пола. Плакала несколько минут в совершенной тишине.
- Кристина… не плачь. - Едва различимо донеслось до слуха девочки, и она, будто вняв этим словам, вмиг перестала плакать. Только потерла влажные глаза кулачком и шмыгнула носом.
- Прости, Ангел. Я не буду.
- Я обещаю тебе, Кристина, что твоя мечта претворится в жизнь. А твой отец будет гордиться тобою, улыбаясь тебе с небес.
Девочка слушала, замерев, распахнув глаза и открыв рот. Она сама не понимала, почему все эти слова, и голос, который еще недавно казался таким чужим и пугающим, теперь, будто звучал у нее в голове, и лился из самой души, с небес, свыше. Она не боялась, теперь она тянулась и стремилась к нему.
- Отец ведь учил тебя музыки, верно? – Зачем же он спрашивает, неужто сам не знает? Ведь все знает. Ему же положено! Хотя, может ему так велено?
- Учил.
- Ты не должна забывать то, чему он тебя учил. Более того, тебе нужно продолжать учиться.
- Но как, Ангел? – Искренне удивилась девочка. – Для этого нужен учитель. Я не могу брать уроки. Да и куда мне…
- Не бойся. У этой проблемы есть решение.
Решение, действительно, было. Оказывается, отец послал ей не только Ангела, но еще и Учителя!
Когда Кристина вышла из часовни, направившись наверх, где располагались комнаты балерин, само собой пришло в голову странное: задумалась. Интересно, а какие они – Ангелы?
Вот как, к примеру, выглядит этот? Ее Ангел? Он мужчина или женщина? Нет, голос у него, что ни на есть, мужской. В этом сомневаться не приходилось. Но кто ж их Ангелов знает. Голос у него один, а все остальное другое. Мало ли.
Вот как рисуют их художники? А им откуда знать? Кристине представилась картина – сидит на оболочке розовощекий упитанный кудрявый карапуз, машет белоснежными крыльями, болтает босыми ногами, и разговаривает с ней эдаким глубоким проникновенным голосом.
От неожиданности сама не удержалась, уголки губ поползли вверх, потом испугалась, и разочарованно поморщилась.
Экая чушь! Вовсе бред какой-то получался.
Нет, а может, он совсем бестелесен?
А вот это уж дюже неинтересно выходило. Представлять, что с тобою разговаривает прозрачная бесплотная дымка. Ни тела у нее, ни лица, ни глаз, ни рта. Чем же он разговаривает?
Нет, и этот вариант не подходил. Доходило до того, что иной раз на уроках Кристина так задумывалась, ища ответы на свои непростые вопросы и загадки, что мадам Жири приходилось легонько постукивать своей тростью по коленке горе-балерины.
Мадмуазель Дайе, - сдвинув к переносице брови, строго произносила она, - проснитесь! Куда вы смотрите, мадмуазель Дайе? На потолок, и что же у нас там интересного?
Но что бы она там не думала, она знала одно - он тонко и точно чувствует все ее горести и печали. Ангел появлялся всегда там и тогда, когда ей было это необходимо, будто следовал за нею всегда и везде. Верно, отец послал ей самого лучшего и прекрасного Ангела! Иначе и быть не может.
Первое время было сложно. Мысль об Ангеле преследовала ее всюду. Теперь она непроизвольно еще больше отдалилась от всех, кто ее окружал. Ей было среди них чуждо (девочки стали поговаривать – не влюбилась ли в кого малютка Дайе, уж больно открыто витает она в облаках. Да вот только в кого? Не понятно). Ее не принимали. А она и не требовала. Ей все равно было хорошо и спокойно. Теперь у нее был не только отец. Теперь у нее был еще и Ангел.
Уроки, которые пообещал ей Ангел, сначала ей не давались. Странно это, как можно внимать гласу небесному, да еще и учиться? Но все оказалось не так плохо. Через пару недель Кристина приноровилась, да кажется, поначалу и сам Ангел был несколько растерян, а потом понял, как надо и как оно лучше, пообвыкся, приноровился.
Но вместе с тем, теперь чем дальше шло время, тем чаще стало происходить что-то странное. Однажды ночью Кристина, сквозь мутный сон, будто бы почувствовав обжигающий ее кожу, вожделеющий взгляд, приоткрыла глаза. В густой синеве ночи перед ее кроватью стояла едва различимая размытая высокая фигура. Она показалась ей такой огромной, что заслонила собою весь оконный проем. Кристина попыталась сосредоточиться, чтобы убедиться, что это не сон. Фигура стояла неподвижно, похожая на приведение, в длинном широком балахоне, цвета ночной мглы. Полы балахона уходили куда-то вниз, и фигура эта будто парила в воздухе, не касаясь земли, на голове у нее был глубокий капюшон, скрывающий лицо. Чем больше Кристина старалась рассмотреть ее, тем больше она растворялась в воздухе, походя на приведение. Когда последние капли сна развеялись, Кристина, было, хотела уже закричать от страха, заморгала часто-часто, резко вскочила на кровати, потерла глаза кулачками. Посмотрела на то место, где было приведение - никого не было. Привиделось.
И дальше, в общем-то, все представляло обычный ход жизни: смену дней ночами, ночей днями, осень зимою, недели месяцами.
Правда, Кристина имела неосторожность (а вернее, это была вовсе не неосторожность, а сознательный шаг) проболтаться об Ангеле мадам Терезе. Та как-то сразу помрачнела, задумалась. Кристине эта ее реакция не понравилась. Но менять что-то было уже поздно. Мадам Жири будто сразу что-то поняла, чего Кристина и не ведала. Хотя, откуда уж ей знать про Ангела, о котором мог знать только отец Кристины? Или о них все знают, а Кристина все это время думала, что это великая тайна?
Но более мадам Тереза ничего не сказала, только непонятно покачала головой. Зачем-то попросила Кристину быть осмотрительной, не делать глупостей, не поддаваться первым порывам, и не всегда верить легендам и сказкам, а еще спустя какое-то время сказала ей вообще удивительно непредсказуемое, что заставило Кристину покраснеть в три слоя краски. Отвела дочку Густава в сторонку, и доверительно понизив голос, сказала, что девочкам в ее возрасте нужно быть крайне осторожными с особами… противоположного пола. Потому что… впрочем, это было уже вовсе неприлично. Кристина аж отшатнулась от своей опекунши. Та, в общем-то, тоже была сама не своя. Особых подробностей своему питомцу не раскрыла, конечно, но Кристине хватило и намека, что б покрыться мурашками. С какой такой стати, интересно, мадам Тереза с ней об этом разговор завела? Вроде, Кристина ни к кому из противоположного пола интереса не проявляла, в дурном поведении (как некоторые другие девочки из класса – правда, чуть постарше) не замечена. Так в чем же причина?
Гадать было бесполезно. Все равно не разгадала. Только потом пересказала все это Мэг. Та несколько секунд вращала круглыми на выкате глазищами, хмурила гладкий лоб. Но, зная непредсказуемость матушки, уверила Кристину, что, наверное, на будущее готовит. Ее она тоже постоянно стращает, мол, нельзя столько пирожных и шоколаду есть. Не посмотрит, что дочь, выгонит из класса, и ступай Меган, куда угодно – хоть в кондитерскую мсье Фийона, что рядом с театром, а среди балерин делать тебе нечего!
Со временем странностей меньше не стало. Разве что прибавилось.
Пока Кристина жила мыслями об Ангеле, по театру поползли странные сплетни о призраке или еще о бог весть ком-то.
Но Кристине это было не интересно. Главней всего для нее был Ангел. Она научилась сосредотачиваться на том, чем в данный момент занималась – на ангеловой музыке – думала только о ней, упражнялась в классе мадам Жири – вся отдавалась мыслям о танце (пообещала Ангелу, что будет прилежна и в этом тоже). И правда – Тереза не раз ее хвалила. Все чаще и чаще. Кристина и вовсе стала лучшей ученицей. Другим девочкам, правда, это совсем не нравилось. Одна, та, что постарше и посмелей, однажды в толпе спускающихся по лестнице с урока девочек, толкнула ненавистную пигалицу со всей силы в спину. Кристина удивительным образом успела ухватиться цепкими пальчиками за перила. А иначе повалилась бы кубарем вниз. И была б сама виноватой – оступилась среди спешащих балерин, все толкаются, все галдят. А виноватого и нет вовсе.
Да только спустя пару дней девица эта сама поразительным образом рухнула с лестницы. Зацепилась за что-то.
Шею не сломала, конечно, а вот ногу потянула. Врач к занятиям не допустил, несколько недель вообще велел больную ногу не нагружать, об уроках позабыть. Рыдала взахлеб. Через неделю должна была впервые на сцене во время спектакля танцевать. Пришлось срочно искать замену. Колеблясь, мадам Жири выбрала пятнадцатилетнюю Кристину. Та от неожиданности и перепугу стала белой, как молоко. Зато в короткий срок вполне сможет отрепетировать все, что требуется – помимо учебных упражнений Кристина еще и самостоятельно разучивала другие партии. Не велика важность, конечно, всего-то несколько раз на сцену выйти, да на второй роли среди других балерин станцевать. Зато другие девочки все еще в классах, да в классах, на сцену им пока еще рано, а к ней удача самым удачным образом повернулась.

***

С Раулем Кристина встретилась уже тогда, когда ей было дозволено наравне с другими балеринами выходить на сцену. Для нее время волнительное - если будет усердно трудиться и проявлять себя, может быть, станет одной из лучших балерин – иногда так говорил Ангел, иногда мадам Жири. Мадам Жири вообще часто повторяла это, а все потому, что Мэг была куда более неповоротлива, чем Кристина. И когда мадам Тереза смотрела на дочь, то лишь тяжко вздыхала – в Кристине было то, что было не дано Меган.
Своим появлением молодой человек пробудил в Кристине все того же маленького ребенка, который дремал в ней с тех пор, как они расстались. Она его не забыла, как и обещала. Только вот он, похоже, ее уже и не помнил вовсе. Кристина смотрела на друга детства восторженно и не могла поверить в происходящее.
Он изменился, из маленького мальчика с золотым чубом превратился в статного принца, словно сошедшего со страниц сказки. Энергичный, с голосом, в котором звучала уверенность, он сейчас казался ей еще лучше и прекрасней, чем она могла его представить.
Какой сюрприз преподнесла ей судьба! Кристине в тот миг показалось, что все вернулось на круги своя.
Ей так захотелось подойти к нему, обо всем рассказать – они всегда делились всем самым сокровенным - он ведь так ничего и не знал, ни о ней, ни о старике Дайе. И наверняка, даже и не думал ее здесь встретить, свою дорогую Кристину, на которой так отчаянно когда-то хотел жениться.
Но она этого не сделала. Было страшно.
- Какой красавчик! – Жарко прошептала в ухо Мэг.
- О да, Рауль всегда был таким…
- Откуда ты знаешь его имя? – Удивилась Мэг, перебив подругу.
- Мы знали друг друга еще детьми. – Ответила Кристина, и ровно бьющееся сердце участило свой ритм.
Кристина подумала – пусть решает судьба, если он не посмотрит в ее сторону, если не вспомнит ее, значит, былому не суждено вернуться. И судьба распорядилась так, как было угодно ее капризной натуре: Рауль все-таки узнал ее, вспомнил в похорошевшей девушке милого ребенка, что встретил очень давно на берегу моря, вспомнил алую ленту, и соленый ветер, и развивающиеся ее волосы.
Обрадовался встрече, долго повторял ее имя (словно так до конца и не мог поверить, что это она самая, Кристина), их счастью не было предела.
Правда, с появлением Рауля с Ангелом стало твориться что-то странное. Какое-то время после этого он Кристине не являлся, не заговаривал с нею. Она молилась, просила его придти, но Ангел молчал.
Когда Кристина вовсе отчаялась уже услышать своего Учителя и перестала надеяться на возвращение Ангела, произошло невероятное. Она не только услышала его, она его, наконец-таки увидела.
Это случилось в конце длинного, никак не желающего заканчиваться дня. Похожее на сон. Он появился будто из ниоткуда, и позвал за собою.
Мадам Жири оказалась права на счет противоположного пола. Ангел выглядел как мужчина. На голову выше ее, в плечах шире, и уж был вовсе не похож на розовощекого карапуза, какого она представляла себе в самом начале, а больше походил на человека. Может, они все так выглядят? Тогда Ангелы и, правда, самые прекрасные существа на свете!
И руки у него были теплые. Вернее, был он в перчатках, но тепло, исходящее от тела все равно чувствовалось. Так что, бестелесной дымкой он точно не являлся. И Кристина, пребывая в своем сонном оцепенении, вызванном столь неожиданной появлением того, кого она лишь смела воображать, никак не могла определить – хорошо ли это или плохо? Радует ее это или все-таки огорчает? Кажется, одинаково радовало, и одинаково огорчало.
Единственное, чего она так и не смогла рассмотреть – так это его лица.
То была странная встреча.
Казалось, ничего не произошло, но Кристину знобило и мучило головокружение еще долго.
Когда она вернулась от Ангела (а обитал он, похоже, отнюдь не на небесах) мадам Жири вовсе в лице изменилась. Гневно смотрела на дочку Густава, и хмурилась, разволновалась. Попробуй пойми – почему. Она всегда так хмурилась, когда кто-то из девочек в чем-то провинится. Но сейчас-то какая вина могла быть на Кристине? За что ж на нее таким страшным взглядом смотреть, будто в самое нутро желает пробраться? Что хотела она высмотреть? Словно было что-то в Кристине раньше, а сейчас исчезло.
Но обо всем этом Кристина думала меньше всего. Она сейчас вообще мало о чем могла думать.
Несколько раз мать Мэг Жири бралась осторожно, с присущей ей деликатностью, расспрашивать девушку. Но Кристина, как только речь заходила об Ангеле, начинала затяжно плакать, захлебываясь слезами.
Да и рассказывать ей было нечего. Девушку одолевала такая буря эмоций в тот вечер, что, оставшись наедине с Ангелом, она лишилась чувств.
Что именно вызывало неуемный поток слез, не знала толком и сама Кристина. Ей казалось, что, совершив опрометчивый неосторожный поступок, поддавшись любопытству, навсегда лишила себя общества своего Ангела. Он так кричал и буйствовал, что всякий раз, как она вспоминала об этом, слезы сами начинали течь по щекам.
А там еще Мэг пришла, присела на край кровати, и по страшному секрету рассказала, что услыхала разговор директоров (и виконт ее, кстати, там тоже был) об одном человеке, вернее, не то чтобы и человеке вовсе. Одним словом, - когда мудрено говорить надоело, - сказала:
- Кристина, а что если, твой Ангел и наш Призрак один и тот же человек?
Во-первых, разве может такое быть, что Ангел Призраком будет? А во-вторых, какой же человек? Ясно же уже одно – Ангел, он заведомо не человек.
- Мэг, да что ты! – Испугалась Кристина и часто заморгала, стряхивая с густых ресниц слезинки.
Зря не верила.
О том, что Мэг была права, она узнала уже позже.
Ангел оказался все-таки Призраком. Или Призрак Ангелом. Этого уже не разобрать. Да теперь и не важно.
Вся эта история закончилась дурно. И была самая жуткая в жизни Кристины.
Теперь ее пересказывать нет уже никакого смысла.

<<< Глава 2    Глава 4 >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы